Фиби смотрит в собственное отражение в маленьком окне. И когда она превратилась в это жалкое подобие женщины, над которой всю свою жизнь смеялась? Дом, работа, дом, работа. Любимый ужин мужа. Помнит наверняка на какие продукты у него аллергия. Никакого глютена, никаких молочных продуктов, никаких цитрусовых. Разве может в крепком мужчине собраться столько «но», или просто кто-то слишком поддается современным веяниям? Ей плевать, ведь с наигранной улыбкой встречает его каждый чертов день. С наигранной улыбкой спрашивает, как прошел его день. С этой же улыбкой убирает со стола тарелку, когда он говорит, что никогда не будет есть то, что она приготовила. С каких пор сочный стейк и салат к нему — худшая на свете попытка сделать своего мужчину сытым? Сквозь глаза смотрит на очередной пакет из Макдоналдса. Бургер? Фри? Курица? Фиби с тоской смотрит на холодильник, наполненный едой, что они в очередной раз купили. Кто знает, какое настроение будет у мистера Я_Не_Хочу_Есть_Твой_Очередной_Шедевр. Кастелланос, может быть, и далеко до шефа Оливера, но... Какого хрена?

Открывает бутылку вина слишком рано. Слишком рано бокал наполняет цветом бордо, но Фиби плевать. Красное сухое — ее любимое. Она режет спаржу, режет броколли, режет стручковую фасоль и ненавидит саму себя. Отчаянно хочет оказаться на свежем воздухе. Хочет в волка обратиться, побегать по лесу, без всяких ограничений — так, как могла поступить несколько лет назад, прежде, чем стала Кастелланос.

«Я не молодею, Фиби», — произносит Оскар Кастро, когда они ужинают в месте. Он салфеткой смахивает крошки со рта, и Фиби видит, как трясутся его руки. Сердце сжимается в отчаянии, но она гасит все сомнения внутри себя. Отец силен. Отец — альфа. Он делает глоток воды, долго смотрит на нее и хриплым голосом произносит: «Джоел будет следующим альфой. Кастро не должны терять своего влияния, дочь», — она без лишних слов понимает, к чему он ведет. К чему недовольства? К чему попытки обособиться прежде, чем он произнесет свое последнее слово? К чему лишние приказы? Фиби помнит, что в тот момент уткнулась в тарелку в еще большим упорством, чем обычно. Помнит, как старательно пыталась скрыть свои эмоции. На деле же, ей хотелось закричать. Хотелось потребовать пересмотра всех решений. Хотелось попросить пощады. Но Фиби знала, что отец непоколебим, когда вопрос касается принятых решений. Ей оставалось лишь подчиниться.

И она подчиняется до сих пор, потому что отец лишь делал вид, что его едва ли хватит надолго. Этот старикан переживет даже ее саму, кажется Фиби. Но махать оружием после проигранной битвы — бесполезное занятие. В бокале остается буквально пара глотков, и Кастелланос готова их сделать, но звук разрывающегося телефона ее отвлекает. Если говорить честно, даже не торопиться взять трубку. Медленно идет на звук в надежде, что он прекратиться. И он прекращается, тишина сопровождает ее до тех самых пор, пока она не делает крутой разворот на девяносто градусов. Очередной звонок вынуждает ее ответить.

— Алло.

Фиби чувствует себя не комфортно. В кабинете слишком холодно, тоненький кардиган едва ли защищает от переохлаждения, но она все равно старательно в него укутывается. Она знала, кого ожидает. Знала, с кем предстоит встретиться лицом к лицу. Фиби ощущает его запах даже спустя столько лет, ни с чьим другим его не перепутает. Этот кабинет такой обезличенный: никаких фотографий, никаких личных вещей, которые хоть немного расскажут о человеке, который занимает высокопоставленную должность. Но Кастелланос помнила Джима Мердока обычным офицером. Помнила, что форма на нем отлично сидела. Помнила, как отлично он выглядел и без нее. Отмахивается от навязчивых мыслей. Почему она оказалась здесь? Меньше всего на свете Фиби ожидала получить звонок из полицейского участка. Волнение не позволяло собрать мысли воедино. Отчаянно надеялась, что ничего не произошло. Надеялась, что никто не пострадал. Волчица внутри очень хочет получить свободу, выяснить все самостоятельно, но Фиби старательно ее успокаивает.

Чувствует присутствие шерифа раньше, чем слышит его голос в коридоре. Чуть выпрямляет спину, волосы длинные назад откидывает и пытается сделать вид, что переживаний в ней — абсолютный ноль. Дверь за спиной сначала отворяется, а через секунду вновь захлопывается, и лишь тяжелое мужское дыхание дает понять, что Фиби здесь больше не одна. Она не готова обернуться. Не готова посмотреть в его глаза первой. Что она там увидит?

Джим стол обходит и свое место занимает. Лишь когда ее имя произносит, Фиби глаза поднимает и в его лицо смотрит. Ей хочется мерзко засмеяться. Сколько она не видела этого клоуна? Три года, пять, семь лет? Преисполненный собственной важностью, он так гордиться своими достижениями, что Кастелланос отчаянно желает в его лицо рассмеяться. Ты смешон, Джим. Ты бросил абсолютно все, ради чего? Этого? Фиби не сдерживается, чуть ухмыляется и, закинув ногу на ногу произносит:

— Что я здесь делаю, Мердок?

Словно пинком под дых, ее перемещает на десяток лет назад. Все тот же кабинет, каким она его запомнила. Все те же стены, видавшие виды, едва ли не скулящие в мечтах о ремонте. Полицейский участок вообще ни капли не изменился. Даже шумная кофемашина, которая, скорее всего, старше ее самой, — даже она издает все те же звуки погибающего в мучениях, загнанного в ловушку, животного. Даже слух напрягать не приходится, потому что раздражение внутри нарастает в геометрической прогрессии. Посмотрите на Фиби Кастелланос, некогда наслаждающуюся очередной кружкой кофе, что эта самая кофемашина сварила. Дрянного, горького, но такого необходимого кофе. Ни разу не поморщилась, ни разу не пожаловалась, а лишь принимала все, как данность. Избалованная комфортной и сытой жизнью Фиби Кастелланос, забывшая, что некогда была вовсе не прочь пить это пробивное варево до конца своих дней, если уже через пару минут окажется распластанной посреди твердости рабочего стола Джима Мердока. На этом же столе этот чертов кофе остынет, чуть ли не инеем покроется, пока она мужскими губами на собственной коже будет наслаждаться.

Не изменилось ничего, кроме нее самой. И мужчины, что напротив садиться и взглядом глубоких глаз окидывает.

Фиби пытается прочитать в них хоть что-то, но сталкивается лишь пустотой. Даже всепоглощающая глубина, от которой, казалось бы, никуда не деться, до нее даже не дотрагивается. Джим словно сквозь смотрит, ее саму не замечает. Или старается не замечать. Будто не прошло целых десять лет с тех пор, как они в последний раз сталкивались лицом к лицу. Словно он не бросил ее, как ненужную игрушку. Словно все, что между ними происходило — превратилось в пустой звук. Фиби не от сильной любви выскочила замуж за мужчину, к которому едва ли чувствовала хоть что-то большее, чем простую симпатию. И не из-за этой чертовой любви столько лет считалась его женой. Что бы там не думал о ней Джим Мердок, лишь он один был причиной этого скоропалительного поступка. Отчаяние, злоба, безысходность — они перемешались в юной головке так сильно, что Фиби даже не могла сказать наверняка — какая из эмоций стала всеопределяющей.

Прошло десять лет, и вот они, сидят друг напротив друга, и Кастелланос не понимает, что здесь делает. Шлейф таинственности раздражает до чертиков. Фиби привыкла рубить с плеча, и предпочитает, когда так делают абсолютно все. Скажи в лицо, а потом получи по нему же. В чем проблема? Руки на груди скручивает в привычном жесте, ногу на ногу закидывает и бровь вверх поднимает, мол, повествуй, шеф, расскажи, что за потребность вынудила пойти настоль крайние меры. Но с каждым его словом тело расслабленное напрягается, спина напрягается, а глаза расширяются. — Что за шутк... — Пытается отмахнуться Фиби, но замолкает так и недоговорив. Буквально за секунду в голове целая цепочка выстраивается: в какой реальности Джим так дерьмово шутит? В какой реальности Джим, шутки ради, вынуждает своих подчиненных вызвать ее в участок? В какой, нахрен, реальности Джим идет на такой крайний шаг, как беседа с ней лицом к лицу? Фиби чувствует, как кровь от лица отливает, а пальцы на руках чуть холодеют.

Джоэль и правда мертв?

Ей бы в слезы удариться, умоляя его протянуть салфетку, дабы слезы вдовьи, горькие, с лица вытирать. Ей бы истерику закатить, требуя показать тело, дабы убедиться, что мертвец действительно ее муж. Ей бы трубку телефонную дрожащими руками поднять и обзвонить всех близких, которым полагается находиться рядом с горюющей женщиной. Отец, мать, Кейтлин. Но Эмму даже не с кем оставить, поэтому Кейт придется остаться дома до тех самых пор, пока опечаленная Кастелланос сама на пороге ее дома не окажется. Ей бы... Все вот это, да в троекратном объеме, но правда такова, что Фиби лишь облегчение испытывает.

Нет. не так. Грусть ее и правда обхватила, ни один человек на свете не заслуживает подобной участи, даже такой дерьмовый человек, как Джо. Но будем честны: Фиби ненавидела собственного мужа всей своей душой, если она у нее вообще была. Он никогда не был к ней добр, никогда не проявлял и толики внимания, и относился, как какому-то трофею. Не стеснялся свое превосходство проявлять всеми возможными способами, опускаясь как до морального, так и до физического унижения. А Фиби... Молчаливо терпела каждую нападку, потому что понимала — защитить ее некому. Отец и мать с облегчением с рук собственных проблемную дочь сбагрили, с улыбкой на глазах на бракосочетание двух незнакомцев смотрели, а потом и вовсе этого горе-мужа названным сыном окрестили. Умно, да?

Фиби собственные пальцы с чрезмерным интересом рассматривает, пока вполуха слушает тихий разговор Джима и кого-то, кто рискнул собственным здоровьем, ворвавшись в кабинет в самый неподходящий момент. И лишь когда дверь захлопывается, Фиби вновь глаза на него поднимает. Долго, даже слишком, прямо в глаза Мердока смотрит, будто пытаясь там подтверждение его словам найти. А потом молча встает, деревянный стол обходит и открывает дверцу шкафчика рядом с ним, что под верхней крышкой стола прячется. Ей ли не знать, что именно там Джим все свои заначки хранит. Ей ли не знать, что там она найдет стеклянную бутылку с янтарной жидкостью. Ей ли не знать, да? Фиби бесцеремонно на его стол садиться и отмечает, как он чуть откатывается назад на своем столе. Слишком близко, мистер Я_Тут_Шериф? Словно и десяти лет не прошло, как она ровно так же сидела на крае его стола. Тогда это казалось уместным, хотя любой, едва оказавшись в этом кабинете, мог подумать невесть что. Невесть что там и происходило, да, Джим? — Гори в аду, ублюдок, — Фиби бутылкой салютует поднимая глаза в потолок и делает большой глоток. Прямо так, из горла его бутылки. Ее дрянной муж сдох — какие могут быть церемонии? Даже не морщится, когда делает второй, такой же большой, глоток. Сожалеет лишь, что не может напиться до потери сознания, потому что дальше ее ждет целый ад: опознание, подготовка к похоронам, сами похороны. Там придется подключать все свое актерское мастерство и делать вид, что ей есть дело до смерти Джоэля Кастелланоса. — Черт, нахрена морочила себе голову этим ужином? — Бурчит под нос, качая головой. Фиби даже забыла, что находится в кабинете не одна. Смотрит на недоумевающего Джима и пожимает плечами. — Прошло десять лет, Джим, и ты явно не знаешь Джоеля так, как его знаю я. Что от меня требуется дальше? — Фиби бутылку в руках крепко держится, будто лишь она не позволяет ей закатить вечеринку размером с планету. Всегда можно скинуть ее желание выпить на чрезмерное горе, да?

— Не имею привычки о чем-то жалеть, Джим. — Фиби то ли усмехается, то ли кривится, но следить за каждым его движением: как пальцами крышку на горлышке бутылки закручивает, как ставит эту бутылку рядом, как чуть хмурит брови. В ее словах так много двойного смысла, так много намеков на обстоятельства, и, самое главное, — так много правды. Ни о чем не сожалеет, ни о чем не хочет забывать. Тщательно хранит каждое воспоминание в недрах своей памяти, тщательно оберегает, чуть ли не пылинки сдувает, несмотря даже на то, что каждый раз — больно. Словно тело мягкое каждый раз скальпелем понемногу режут на живую. Джиму неведомы терзания внутри этой захламленной мыслями головы, и Фиби не осуждала его недоумение: любой нормальный человек наверняка реагировал на смерть близкого человека иначе. Истерично, хаотично и обязательно со слезами, но Фиби лишь вековую усталость на хрупких плечах ощущает. Ей хочется свернуться калачиком на собственной постели и лежать так, пока не шумиха не утихнет. Ей даже труп опознавать не хочется. Похороны организовывать — тем более.

Другое совершенно дело — чувствовать мужскую ладонь на теплой коже. Это казалось таким привычным, давно знакомым и, словно, само собой разумеющимся, что все свое внимание фокусирует на их сложенных вместе руках. Всматривается, изучает, вновь привыкает, даже практически улыбается, но лишь уголками пухлых губ. Сожаления, Джим? Совершенно никаких. Чересчур хорошо помнит, как эти самые руки собственническими движениями накрывали каждую клеточку горячей кожи, помнит, как хорошо они ощущались на мягких бедрах, вокруг хрупкой шеи или остром контуре подбородка — каждый раз, когда он тянул ее к себе, чтобы очередной сладких поцелуй на губах оставить.

Но слово «дом» словно триггер, разряд тока по коже пускает, из потаенных, грешных воспоминаний наружу вытаскивает. То, что принято считать домом, для Фиби им вообще не является. Красивая клетка, идеальная тюрьма, в которой она оказалась по собственному [но, конечно, не совсем] желанию. Никогда не чувствовавшая себя там в безопасности и комфорте, Кастелланос морщится, но подчиняется. Все в этом месте отныне и навсегда будет напоминать о блядском Джоэле Кастелланосе. Нужно быть более снисходительной, ведь об умерших либо хорошо, либо никак, да? Но ничего хорошего о своем покойном муже Фиби вспомнить не могла. Медленно идет по полицейскому участку, переодически кивая или улыбаясь знакомым. Их Фиби помнит еще с самой юности, и на секунду кажется, что это место замерло в одной точке, словно в невесомости: всё на своих местах, все на своих местах. Но где теперь место для самой Фиби Кастелланос? Где вновь почувствует себя нужной, где сможет почувствовать гармонию и причастность?

Садиться в машину и потирает замерзшие руки. На улице едва ли морозно, ей самой — чертовски жарко, но ладони извечная леденящая душу и  тело проблема. До сих пор помнит, как едва ли не рычал ее муж, когда чувствовал холодные ладони на своей горячей коже. «Ты, блять, из в морозилке держала, Фибс?» — морщился он и отталкивал ее в сторону. Это свойское «Фибс» неприятно резало слух и стало настолько ненавистным, что каждого, кто пытался произнести это вслух, Фиби резким движением одергивала. Фиби руки к печке прикладывает, в надежде хоть немного их согреть. Кажется, Джима ее холодные ладони несколькими минутами раньше вовсе не оттолкнули, и она в очередной раз задалась вопросом — что, блять, было не так с Джоэлем? — Джим, — глаза на него переводит, когда он отъезжает от полицейского участка, — я не хочу ехать домой. — Громко сглатывает, ладони на колени кладет и ногти с идеальным маникюром слишком внимательно рассматривает. Не хочет смотреть в его глаза, Совсем не готова оказаться в четырех стенах, где везде его вещи, где везде — его запах. Телефон из сумки достает и карту открывает. Отмечает точку и включает навигатор. — Отвези меня сюда?

Джиму лишних слов не надо, он чуть хмурится, потому что не понимает, куда меня везет, но лишь головой кивает. Фиби облегчено вздыхает и на спинку сидения откидывается. Сквозь стекло глазами знакомые виды окидывает, привычные с детства улицы, старые дома и любимые магазины, куда перед каждой рабочей сменой забегала, чтобы захватить очередную порцию пончиков с шоколадной глазурью, которые так сильно любила. До сих пор помнит, как Джим смеялся, вытирая остатки шоколада с ее губ — всегда короткими поцелуями, убеждая, что от десерта откажется, потому что она — его любимый десерт. — Ты должен понять меня правильно. — Осторожно начинает Фиби, чувствуя, что должна прояснить ситуацию и слова, которые с губ сорвались в участке. — Ты совершенно не знал Джоэла. Как и я сама. Жаль, я слишком поздно это осознала. Наш брак был обречен с самого начала. Это никогда не было любовью. Джоэль — это тьма. — Замолкает, потому что не готова говорить о реальности, в которой жила. Она молчала об этом десять лет, да и вообще не имела привычки жаловаться. Да и Джиму, как ей казалось, вряд ли интересно слышать о семейном быте двух посторонних людей.

Машина останавливается около небольшого жилого комплекса. Ему несколько лет, и он значительно выбивается среди остальной картины. Вокруг дома, что десятилетия назад были построены, в них живут многочисленные знакомые, школьные приятели и те, кто помнил Честерфилд едва ли не с прошлого века. — Некоторое время назад я поняла, что нуждаюсь в личном пространстве. В родительском дома едва ли уединишься, поэтому я купила небольшую студию. — И оно того стоило. Все накопленные деньги ушли на эту покупку, но Фиби не сожалела: ей всегда было куда пойти. — Об этом знает только Крейг, поэтому... — Пожимает плечами. Брату, кстати, стоило бы позвонить, да? Она не увидела его в участке, а значит тот наверняка находился на своем отгуле. Странно, что Джим не поднял его на этот труп. Но может так было и лучше. — Не хочешь зайти? — Осторожно спрашивает и смотрит в его глаза. Меньше всего на свете ей хочется оставаться в одиночестве. Студия полупустая, лишь небольшая кухня, холодильник, матрас на полу — да пара стульев. Обустраивать ее не было времени и средств, но Фиби точно знала, что в одном из шкафов припрятана бутылка виски. В этот момент телефон Мердока начинает вибрировать. — Черт, я забыла, что ты при исполнении. Работа никогда не заканчивается, да? — Улыбается ему и кивает головой, отвечая на свой собственный вопрос, заданный секундой ранее. — Спасибо, что подвез, Джим. И спасибо, что не заставил заниматься всем этим сегодня. — Напоследок касается его руки своей и выходит из машины под начавший накрапывать дождь.